Голоса в голове - психотронное воздействие на мозг

Дневник участника психотронных экспериментов (контроль сознания, управление мышлением)

7 июля 2015 года

Около 6 часов утра внезапно проснулась. В момент пробуждения обнаружила, что еще во сне ментально произносила довольно длинную фразу в качестве ответа кому-то, ощущая ее адресацию, «посыл». Рассуждения, содержащиеся в фразе, были в моем духе, но поразили новизной, фраза показалась слишком заумной для меня. Содержание фразы я не запомнила, хотя это можно было бы объяснить и тем, что я услышала ее еще в состоянии сна. Едва проснулась, как услышала голос оператора: «Это она говорила?» Этот эпизод напомнил мне другие: когда мне казалось, что я ночью разговариваю, и когда, проснувшись посреди ночи, услышала произнесенную оператором фразу: «я посылаю тебе гибель и не желаю тебе любви», напоминавшую цыганское заклятье. Но в отношении сегодняшнего эпизода Говорок сразу сказала: «все, я должна думать, если она это замечает, то ничего не выйдет». На замечание одной из операторов о том, что я не помню, о чем говорила, она сказала: «ну и что, что не помнит, она это замечает». Говорок была сильно возбуждена, это чувствовалось по ее спонтанной, плохо контролируемой речи. Среди оброненных ею фраз мое внимание привлекла одна про Пианистку: «ее мне дали». Такая фраза проливала свет на то, почему Говорок, так много недовольства высказывавшая Пианистке, не в состоянии была ее заменить на другую, почему Пианистка выглядела как рабыня, способная только жаловаться и тихо саботировать свою работу, не имея возможности распоряжаться собой. В действиях Говорка прослеживалось влияние гипнотических практик.

Понаблюдав за моим осмыслением ночных событий, операторы попытались недолго (несколько минут) меня «разводить». Я получила от них подсказку для повторения, которую зафиксировала. Ненадолго появилась головная боль и сразу исчезла после вопроса Говорка: «у нее боль?», на который Пианистка ответила утвердительно, подтвердив мою мысль о том, что я привыкла к боли.

После того, как я записала в Дневник свои утренние впечатления, воцарилась относительная тишина, - операторы внимательно следили за тем, что я фиксирую, перейдя после этого к осторожным подсказкам, подбрасывая мне фразы как пищу для ума, для их развития и продолжения. В такой «тишине» я могла, прислушавшись посильнее, услышать их короткие реплики. Шум в ушах в это время становился заметным.

Еще думая над ночной фразой, которую якобы произносила, я вспомнила о своем диктофоне, мне захотелось проверить, не говорю ли я ночью вслух. Почему-то это мое еще не созревшее намерение встревожило Говорка.

Когда записывала в Дневник последние 2 абзаца, заметила торможение памяти – на несколько секунд я забыла, что хотела записать. Терпеливо подождав несколько секунд, благополучно вспоминала блокируемое.

У меня возникло предположение относительно используемого операторами психотронного оборудования – оно было передано Говорку на неизвестных условиях так же, как была передана ей Пианистка, одними и теми же людьми. Но это только предположение, домысел.

Когда я закончила работу со своими записями, и возобновились со стороны операторов попытки подсказок и подталкивания, я заметила, что в это время инициатива перешла к Говорку, хотя до этого меня «разводила» Пианистка. Когда я слушала, как она дает наставления Пианистке, уже не один месяц меня «разводившей», о том, как надо «разводить», я чувствовала панику в ее голосе.

В самом начале рабочего дня у меня возникло ощущение «запихивания» в мой мозг мыслеформ. Это было ощущение насилия, насилия над мозгом. Говорок пришла к такому насилию, хотя еще недавно порицала подобные действия со стороны Пианистки. Но это насилие над мозгом претерпело некоторые изменения – у Говорка был свой почерк, она была менее грубой или лучше понимала, для чего это делала.

Я заметила, что операторы усовершенствовали защиту своей конфиденциальности от моих ушей: Говорок попросила ИЭВ прокомментировать последний результат работы со мной. ИЭВ, отвечая Говорку, произнесла вступительную часть отчетливо, но затем наступила тишина, вставшая непроницаемой завесой между мной и невидимками. Казалось, что последующие слова ИЭВ были скрыты за этой завесой. Это напоминало печатный текст, в котором цензурой замазаны определенные места – черные прямоугольники вместо слов. Здесь – акустические провалы вместо замечаний (комментариев) ИЭВ. Особенно сильного шума в ушах в это время не замечала, на незначительный и частый шум уже переставала обращать внимание.

Нагнетание сонливости посреди дня или лишение сна, пробуждение посреди ночи в моем случае в меньшей степени было обусловлено намерением меня гнобить, хотя подталкивание в свое время к решению оставить прежнюю работу могло иметь место. В большей степени это было обусловлено задачами, которые решала в тот или иной момент Мозгвик (ИЭВ), чувствовавшая себя главной среди невидимок, хотя номинально главной не являлась. Она работала с картой моего мозга, по ее словам. Все, что могло меня беспокоить, - шум в ушах, закладывание ушей, головная боль, головокружения – могло быть побочным эффектом действий Мозговика (ИЭВ), решавшей задачи, поставленные перед ней Говорком, средствами, выбираемыми ею самой. Провинность Пианистки, на которую накануне и раньше обрушивались ИЭВ и Говорок, заключалась в том, что она заметила побочные эффекты некоторых действий с моим мозгом и стала прибегать к ним ради самого эффекта, ради выражения собственных эмоций, проявления избыточного рвения, реализации своей невротичной натуры, склонной к жестокости. Она делала это слишком часто и вредила той работе, которую проводила Мозговик. Порицая Пианистку за гнобление, Мозговик была озабочена не экологией моего мозга, а его сохранностью для опытов как имущества, принадлежащее невидимкам. Порицая Пианистку за чрезмерное гнобление, Мозговик исходила из здравого смысла: зачем наносить сотню ударов, если уничтожить мозг человека можно и одним-двумя точными и своевременными ударами

В первой половине дня я ощущала менее сильно, чем накануне, зато долго: боль в левом ухе, то возникающую, то исчезающую, закладывание левого уха, сжатие сердца, давление на мозг (целый день), поэтому вчерашнее злоупотребление ломающими ударами я бы не стала относить на счет запуска нового тотального гнобления, т.к. мой мозг еще был нужен Мозговику, но это могло быть формой запугивания.

Немного позже по поводу «черных прямоугольников» услышала разговор Говорка с Пианисткой. Говорок сказала ей, что в этом нет ничего нового. Та ответила: «да, но этой функцией неудобно пользоваться при наших задачах» Этот разговор происходил при чрезвычайно низком звучании их голосов, но на этот раз я пожелала вслушаться. Заметив мой интерес, они ушли на полностью недосягаемый для меня уровень звучания.

Непрерывно весь день ощущала давление в голове и фиксировала передачу мне в этих условиях множества подсказок для принятия, отражала бесчисленное количество попыток заставить меня реагировать на реплики операторов. Я сохраняла отстраненность в большинстве случаев таких атак. В результате около 14 часов услышала слова Мозговика: «ее мозг непробиваем, она не дает ему отдыха». Затем я стала слушать в наушниках «громкую» музыку, тут же прозвучало требование Мозговика «убавить громкость». Это было требование не ко мне, конечно, а к коллеге, оно означало понижение моего восприятия, в результате чего я хуже слышала, т.е. звук, достигавший моих ушей, был тише настоящего, мелодия могла ускользать от меня. Пианистка возразила – восприятие будет снижено во всем, а это им не нужно сейчас.

Днем в метро на платформе я как бы «увидела» поезд, стоящий у края платформы, хотя на самом деле его не было. «Увиденное» было зрительным образом, полученным от операторов, который совмещался в моем сознании с картинкой реальной действительности. Картина реальной действительности превалировала, но я допускаю, что подобная «двойная» картина, в которой сконструированное оператором изображение поезда, возникающее в сознании, тонко накладываемое на реальное изображение, могла ввести в заблуждение некоторых людей, не осведомленных в такой технологии, ослабленных усталостью, стрессами, алкоголем, и привести к трагическому исходу. Когда вносила эту запись в Дневник, почувствовала одновременно боль в ушах и слабую головную боль в лобной части головы, затем сильно заложило уши. Самих операторов я при этом не слышала – музыка, которую слушала в наушниках, перебивала их голоса.

Около 15 часов, все еще слушая в наушниках «громкую» музыку, которая мешала Мозговику, и обдумывая при этом структуру сайта, на котором намеревалась выкладывать свой Дневник и другие материалы, касающиеся психотронных экспериментов, почувствовала в голове жар, какой бывает при высокой температуре. Раньше такого не было, на все еще заложенные уши я уже не обращала внимание. Вечером жар незаметно исчез.

После прихода домой весь остаток дня подвергалась постоянным попыткам заставить меня реагировать на замечания операторов, было предпринято с их стороны множество попыток заставить меня думать в нужном для них направлении, на любую тему, ими подброшенную, а не самостоятельно, независимо от них выбранную. Как правило, эти попытки я отражала. Давление в голове не прекращалось, хотя сила его могла меняться – оно то возрастала, то уменьшалась. Уши, особенно левое ухо, закладывало, это стало обычным делом.

Уснуть мне не давали до самого утра все трое: Пианистка, Говорок, ИЭВ. Пианистка до середины ночи закатывала истерику – требовала, чтобы ей дали поспать ночью, а утром она бы отработала свое. Она предлагала запустить на ночь программу типа «свистопляски», Говорок возражала ей: за мной нужно наблюдать непрерывно. Почему-то Пианистке захотелось показать свой настоящий голос – она произнесла им несколько фраз, удивив своих коллег. Я заметила, что настоящий, природный голос оператора звучит глуше, тише, чем скрытый маской, он менее заметен, произнесенное таким голосов мне было бы легче проигнорировать, оно не цепляло бы меня. Это не первый случай, когда Пианистка отключала маску, ее настоящий, молодой приятный голос мне запомнился. Я стала догадываться, почему голоса ИЭВ, иногда Говорка звучали тихо и глухо – они говорили своими настоящими голосами, не используя маски. Когда я это подумала, ИЭВ сказала, что обычно ей не приходится говорить, «развод», непрерывная болтовня, – не ее работа. Практика подтверждала эти слова – ее голос я слышала в те дни, когда закрывалась от операторов «громкой» музыкой в наушниках, - это не позволяло ей заниматься своим делом - работать с моим мозгом, и она включалась в коллективный «развод» для того, чтобы помочь коллегам вернуть мое внимание, не позволить мне «уйти». Только подобных эпизодов было много, поэтому слышать ее мне также приходилось часто, и голос ее мне хорошо запомнился за столь длительный срок нашего общения.

Говорок планировала лишать меня сна всю ночь для введения меня в нужное ей состояние, - я испытывала давление в голове, использовался «возбудитель» мозга. Но из-за истерики Пианистки, страдающей от недостатка сна даже больше, чем я, ведь именно она наблюдала за мной днем и ночью, ее сон зависел от моего, Говорок пошла ей навстречу. В первой половине ночи, когда операторы еще не ушли на покой, я подвергалась «обстрелу» сигналами-намеками, подсказками для повторения (принятия), отвергая их как обычно. Я снова стала слушать в наушниках «громкую» музыку, которая делала бессмысленным присутствие Мозговика (ИЭВ), срывало их ночные планы. Им пришлось отступить. Уснула посреди ночи, мой сон длился 3-4 часа, что уже было неплохо.