Голоса в голове - психотронное воздействие на мозг
Дневник участника психотронных экспериментов (контроль сознания, управление мышлением)
2 июля 2015 года
Еще до рассвета я была принудительно разбужена, и сразу услышала голос Говорка - главной в группе пси-операторов, пытавшейся завладеть моим вниманием. В качестве «оппонента» выступала Пианистка. Доминировала Говорок. Я не ощущала в это время действие «захвата» (фиксации) внимания, но на всякий случай стала слушать в наушниках музыку, что позволяло зафиксировать свое внимание на внешних звуках, лишая внимания невидимок. Хотя я была разбужена, но не полностью, я оставалась в состоянии полусна / полубодрствования. Я понимала, что мне лучше прогнать остатки сна, но не хотелось прибегать к этому, я надеялась скоро уснуть снова. Говорок пыталась втянуть меня в прямой диалог, однако ей не удавалось даже слегка зацепить меня. Она держала себя очень важно, казалось – она ждала, когда я сама упаду в ее ладони без больших затрат труда с ее стороны. В это время у меня появилось ощущение, близкое тому, которое вызывала Пианистка: «запихивания» в мое подсознание готовых неосознанных мыслей, - чрезвычайно тихие звуки речи, когда можно было только догадываться о том, что это – речь, ничего не понимая из нее. При этом уже не было давления на мозг, которое вызывала Пианистка. По высказываниям угрожающего характера я предположила, что эта речь, на первый взгляд лишенная смысла, - кодирование. Мне что-то и куда-то «ложили», но проблема была в том, как следовало из замечаний Говорка, что я не осмысливала это, то, что не осознано, не может попасть в подсознание. Также Говорок и Пианистка обсуждали то, что я отвергаю подсказки, делаемые мне настолько тихо, что не могу их осознать. Пианистка спрашивала: «Тогда как я могу отвергать то, что не осмысливаю?» Теперь свои рабочие обсуждения, которые следовало бы скрывать от меня, они стали вести на особо тихом уровне звучания, хотя это заставляло их совершать лишние действия по переходу от одного уровня к другому. Теперь их больше всего беспокоила проблема: смогу ли я услышать сигнал для того, чтобы был запущен механизм действия, к которому я была подготовлена (закодирована?), т.к. днем из-за вызываемой операторами у меня бессонницы я почти их не слушала (правда, Говорок осудила Пианистку за лишение меня сна исключительно в репрессивных целях). Весь день мне «чистили уши» (термин операторов, обозначающий часто осуществляемую процедуру, вызывавшую у меня ощущение шума в ушах, закладывания левого уха, пульсации в левом ухе), я получила множество «случайных» слов и фраз для проверки состояния моего слуха, но часто я слышала не то, что мне посылалось – это констатировали операторы, меня заставляли слушать при крайне тихом звучании голосов, но Говорок не учитывала и не хотела учитывать мое нежелание помогать их опытам, на что справедливо указывала ей Пианистка.
После 6 часов утра мной занялась Пианистка, пытавшаяся вовлечь меня в косвенный диалог, давая мне множество подсказок для вызова у меня интереса к определенным темам. Это длилось примерно час. Пианистка умолкла, не достигнув своей цели. Осуществлялось торможение памяти 1-2 раза ранним утром. Операторы активно работали с силой и качеством звучания своих голосов – их голоса я слышала по-разному: то звонко, то глухо, то обезличенно, то с маской, то громко с отчетливо выраженной индивидуальностью.
Как и накануне, операторы говорили о проблеме: я фильтрую получаемые от них сигналы, осмысливаю их, прежде чем совершить действие, осмысление происходит быстрее (за доли секунды), чем могло быть совершено действие, и я никогда ничего не делаю необдуманно.
Днем я постоянно получала подсказки реплик на то, что слышала от невидимок, множество неоконченных фраз и «случайных» слов. Предпринимались попытки навязать мне «кашу» во время дремоты. «Плеточка» применялась умеренно. «Чистка ушей» проводилась и вечером в качестве наказания за ведение Дневника. Днем я почти не слушала музыку в наушниках, с помощью которой отгораживалась от операторов, и довольно много общалась с Пианисткой в шутливом духе, реагируя на ее замечания, однако прекратить общение с ней в любой момент для меня не составляло труда.
После ночного сна достаточной продолжительности утром в метро за чтением книги я почувствовала сильный прилив сонливости. Я была вынуждена закрыть глаза и погрузиться в дремоту. Сразу полилась «каша». Я открыла глаза, но состояние полудремоты не проходило, хотя я в это время все очень хорошо осознавала. Мне потребовалось приложить немалые усилия для того, чтобы прогнать «туман» в своем сознании и сопутствующее ему безволие, расслабленность. Это состояние напоминало сон, в котором мы хотим что-то сделать, но не можем сделать ничего. Вызов сонливости у подколпачного давно освоен невидимками, в этом нет ничего новаторского. Говорок тяготела к введению меня в такое состояние (полусон / полубодрствование). Пианистка использовала мою естественную сонливость, возникавшую вследствие целенаправленного разрушения ею моего ночного сна. Говорок была противницей организации бессонницы для меня по одной из причин или по обеим причинам сразу: 1) пси-оператор, которая занималась бы этим всю ночь, лишала бы и себя сна, хотя уже утром и днем следующего дня должна была продолжить работу со мной,. 2) искусственной сонливостью операторы могли управлять, снимая ее в нужный для них момент. Естественная сонливость длилась бы весь день, в течение которого я теряла восприимчивость ко всему, что могла услышать от них, переставала реагировать на их сигналы, т.е. была потеряна на целый день для их работы. К 11 часам сонливость прошла.
Весь день звучали неполные фразы - от меня ожидали их продолжения, как я полагаю. Не продолжала. Весь день без перерыва Пианистка пыталась меня «разводить», т.е заставить меня включиться в ее монологи и принимать от нее подсказки, которых было великое множество. К 14 часам Пианистка стала уставать, и я почувствовала то давление в голове, к которому она раньше прибегала в целях наказания, и которое Говорок сочла неуместным – Пианистка использовала для наказания инструмент, который был предназначен совсем для другого (по словам Говорка). Я подумала, что Пианистка попала в тупик – не знает, что ей делать дальше, и что она охвачена чувством безысходности.
3 июля 2015 года
Ночью операторы разбудили меня около 3 часов ночи, больше заснуть не пришлось. Умеренно, не пытаясь форсировать процесс, они пытались меня «разводить», как и в прошлую ночь, - множество подсказываемых мыслеформ для принятия мной, сигналов-намеков, стремление к синхронности моего мышления с озвучкой моих сырых мыслей оператором Пианисткой. Произошло в это время нечто новое – обычно я молниеносно отвергала подсказку, едва уловив в ней внешнее происхождение, но теперь в одном из таких случаев больше времени потратила на принятие решения, дольше присматривалась к подсказке, хотя в итоге отказалась от нее. Не исключено, что в это время операторы прибегли к торможению работы моего мозга, что ими давно освоено. Но невидимки, особенно Говорок, отметили этот факт как свою победу, Пианистка передала мне при этом эмоцию уныния, горести, которую я без труда отвергла. После этого у меня возникла мысль о том, что операторы устроили мне демонстрацию своей «победы». Посыл вслед за ней искусственной эмоции убедил меня в отсутствии, по крайней мере, у Пианистки, веры в успех затеянного ими предприятия.
Чуть позже увидела в сознании два зрительных образа: 1) я словно силюсь приподнять плечами какой-то люк, ощущая при этом потуги, тяжесть, 2) я вижу лежащим на открытой поверхности (стол, стойка) плоский предмет (конверт, небольшая тонкая книжка, документ в обложке), затем снова вижу то место, только без предмета. У меня возникает при этом ощущение, будто Я взяла этот предмет. Из этих двух зрительных образов исходил императив, команда, направление на определенное действие.
С момента утреннего пробуждения – активный «развод» операторами Пианисткой и Говорком. С 9-30 – резкое падение силы звучания их голосов. В это время я получила от них очень смутное изображение. Пианистка отметила, что я его не поняла. Пианистка сказала коллеге: «Она не будет вслушиваться». Говорок: «Вот этого я и боялась». Затем я услышала несколько «случайных» слов. В поведении операторов почувствовала спешку. После этого в моем сознании воцарилась тишина, но неполная. До меня стал доходить едва различимый разговор операторов как-будто о технических проблемах, казалось, Говорок наставляет в чем-то Пианистку. Я проигнорировала эти разговоры, меня не прельщали «тайны», разыгрываемые передо мной с явным намерением заставить меня напряженно вслушиваться, развивая свой слух, я избегала напряжения. Операторы постоянно констатировали этот факт и удивлялись: ведь я делала это в ноябре прошлого года 2-3 раза, а если что-то происходило однажды, то должно повториться снова, таков один из краеугольных камней их работы. Они говорили: «на том стоим!», осознавая при этом, что камень, на котором они стояли, не устойчив. Они без конца жаловались (Прим.: и до сих пор жалуются) на неудачи и постоянно повторяют свои неудачные попытки, рассчитывая, вероятно, на то, что количество однажды перейдет в качество. Я получаю сигнал-намек от операторов на что-то из моего прошлого, но не реагирую на него, не прислушиваюсь к их голосам, чтобы услышать словесную интерпретацию намека. И снова они жалуются теперь уже на эту неудачу, ведь они настраивали меня (по их словам) на то, чтобы при получении такого сигнала общего содержания я автоматически прислушивалась к их голосам для его конкретизации. У меня заложило уши, когда стала записывать свои наблюдения, скорее всего, в целях наказания. Затем в условиях наступившей в сознании «тишины», т.е при отсутствии голосов, я попала под залп подсказываемых мыслеформ для усвоения и принятия (оценки, целеполагание), все они распознавались мной как внешние и отвергались, игнорировались. После этого продолжился «развод», но в условиях крайне низкой силы звучания голосов операторов: я слышала диалог Пианистки и Говорка, высказывания Говорка, которые были мне по душе, с которыми моглп согласиться, но и такие высказывания я не принимала так, как это было нужно невидимкам, - не присваивала себе их авторство.
«Отражение» - явление, когда мой мозг, как эхо, возвращает операторам то, что я услышала от них, без реакции на него и добавления к услышанному собственных замечаний. Это явление не остается для меня незамеченным, я даже в состоянии помешать этому возврату. Относительно «отражения» сделала наблюдение: одним из назначений «отражения» является контроль операторами над тем, правильно ли я слышу, нет ли различий между тем, что мне было передано, и тем, что я услышала, интерпретацией мной услышанного. Должно было быть полное совпадение того и другого, в противном случае труды операторов не имеют смысла, так утверждала Говорок.
В течение дня операторы часто прибегали к манипулированию полями: то усиливали их, то понижали <напряжение>. Днем сделала много попыток «гонять» поле, которое начинала ощущать при его усилении в районе подбородка или выше, иногда в районе макушки. Я не понимала, что и как делала с полем, но поскольку оно было осязаемо, я пыталась его перемещать, напрягая мозг, - такие мои действия не устраняли поле, но создавали определенные помехи, благодаря этим действиям я хуже слышала операторов, а это было большой проблемой для них, временами в такие моменты они «теряли» меня, правда на несколько секунд.
Днем мне было послано необычайно много искусственных эмоций (грусть, неуверенность, робость, малодушие), все они мной распознавались как внешние эмоции и игнорировались.
4 июля 2015 года
Пианистка значительно чаще, чем в прошлом месяце, вызывала у меня болевые ощущения в разных местах головы, проверяя, как это следовало из ее реплик, возможность использования головной боли для физического давления на меня, гнобления. Иногда прикосновением руки к местам, где возникала головная боль, мне удавалось ее снять, хотя оставалось неизвестным – прикосновение ли снимало головную боль или сама боль длилась столь недолго, что завершалась к моменту прикосновения.
С утра услышала огромное количество «случайных» слов.
Случайно положила руки на голову, соединив ладони и закрыв макушку, через несколько секунд начала ощущать глубокую, сильную, замедленную пульсацию в той ладони, которой была накрыта другая. Но самое замечательное было в том, что это ухудшило мой внутренний слух – я хуже стала слышать невидимок, хотя на свою способность ловить мои импульсы они не жаловались.
